«Севильский цирюльник» возвращается на сцену НОВАТа.
На вопросы Яны Курилович ответил музыкальный руководитель и дирижёр постановки.
НОВАТ: Петр Николаевич, мы услышим упоительную музыку, а что увидим?
Пётр Белякин: Ответ начну с вопроса. С чего начинается постановка спектакля? С выучивания материала. До прихода режиссера певцы не только учат ноты, но и самостоятельно налаживают отношения между своими персонажами. Потом появляется режиссер и все переиначивает. Но это уже следующий этап.
Н.: То есть ваш спектакль чисто дирижерский проект?
П. Б.: Я бы сказал — подчеркнуто музыкальный. Нет реквизита, бутафории. На сцене стоят пульты с клавирами, певцы в них иногда заглядывают, кто-то что-то помечает карандашиком...
Поначалу я хотел назвать все это «веселой итальянской репетицией». То есть репетиция с солистами, но без мизансцен, без режиссера.
Он, возможно, придет завтра, а пока музыканты работают сами — так, как понимают эту музыку и драматургию.
Н.: Оркестр располагается на сцене?
П. Б.: Да, мы сделали диагональное размещение, чтобы полсцены было свободно для выходов хора и перемещений солистов.
Н.: А где будет дирижёр?
П. Б.: Там же, на сцене. Во времена создания оперы дирижёр сидел за клавесинном и аккомпанировал речитативам. Вот и я буду играть на клавесине, если он не сломается (смеётся).
Н.: Вы отказываетесь от активности и динамичности сценического действия. Что предлагается взамен?
П. Б.: Акцент идет на голоса. Для певцов это возможность показать свою виртуозность.
Н.: А для зрителей наслаждаться музыкой?
П. Б.: Не только, ведь опера — это музыка и слово. В некотором смысле мы показываем внутреннюю кухню оперного мероприятия.
Н.: «Севильский цирюльник» — комическая опера, верно?
П. Б.: Да, но не клоунада. Комедия Бомарше, которая легла в основу спектакля, повествует о довольно неприятных вещах: самодурстве власть имущего и готовности других это принимать.
Н.: Социальная сатира.
П. Б.: Да, именно. Но в опере не совсем так. «Севильский цирюльник» — одно из самых совершенных по форме и мелодике произведений Россини. А что касается самого Россини, то это композитор, для которого красота формы и мелодии важнее, чем их осмысленность.
Трель пустоты насвистывает у него в голове. И в этом есть шарм! Полная деидеологизация музыки дает простор для слова. Не мешает ему. Не навязывает композиторское мнение, потому что его как бы нет. В общем, это свобода. Но свобода подразумевает ответственность. Самоустранение композитора требует индивидуального подхода к каждому певцу: меняется и темп, и характер музыки. Тем самым Россини близок современным авторам, у которых многое зависит не от самого текста, а от его интерпретации.
Н.: Для молодой неискушенной публики такая подача оперы представляет интерес?
П. Б.: Для совсем неискушённой, боюсь, что нет. Приходить на «Севильского цирюльника» неподготовленным не стоит. Например, секко речитативы, которых там немало, не имеют никакой музыкальной ценности, а просто поддерживают стандартную последовательность аккордов. Многим это может показаться скучным. Но это традиция.
В то же время сама музыка легка для восприятия и несет в себе заряд положительной энергии. Она легко запоминается, её хочется напевать. Без таких опер невозможно представить себе музыкальный театр.
