Художник по свету Сергей Скорнецкий рассказал, какой будет «Турандот» и чем хорош худрук-диктатор.
НОВАТ: Судя по афише, цитирующей русский художественный авангард, нас ожидает яркое и неординарное прочтение оперы Пуччини. Как складывался визуальный образ спектакля?
СЕРГЕЙ СКОРНЕЦКИЙ: Поначалу предполагалось достаточно аскетичное пространство. Потом появились красные с золотом станки, символизирующие Китай, возник экран, костюмы. И задача — уложиться в жесткие временные рамки. Первого февраля в девять утра ставятся декорации, а демонтируют их в десять вечера второго февраля. То есть около полутора суток отводится на размещение семидесяти человек хора, солистов, предметов реквизита, театра теней, установку света и видео. Плюс тридцати шести квадратных метров зеркальной поверхности, по которой ходят. Потом вся эта история разбирается и монтируется в день премьеры, пятого числа. Опять-таки в девять выходим на площадку, в одиннадцать будут готовы декорации, поставим свет и в четырнадцать — технический прогон. Фактически на все про все — 48 часов.
Н.: Экстремальные условия, но рассуждаете вы о них даже с некоторым азартом. А что будет на экране?
С. С.: Есть у меня такое хобби — периодически делаю видео для спектаклей. Поначалу художники предложили китайские пейзажи и дворцы -пагоды, потом мы решили, что это решение сковывает фантазию и не согласуется с красно-золотыми прямоугольниками. И я подумал — почему бы не спроецировать на экран Кандинского.? Он художник космический, вне времени и национальности. Его живопись эмоционально подчеркнёт настроение и пространство. Ну а музыка поможет. Когда арию Калафа поет хороший тенор, народ уже плачет.
Н.: Вы с равным успехом работаете в драме и музыкальном театре.
Какие требования пред«являют художнику по свету эти жанры? И какой вы предпочитаете?
С. С.: И там, и там получаешь удовольствие. Но в опере нет возможности что-то быстро поменять. Когда выходишь на сцену, спектакль должен быть уже придуман. Если не на бумаге и не на компьютере, то хотя бы в разговорах. Нет времени на пробы, ошибки, поиск. В «Борисе Годунове», например, двести человек на сцене, семьдесят в яме, не до раздумий.
В драме при той же подготовке можно в процессе постановки изменить строй и образ спектакля. Репетиций больше, народу меньше — то есть инструмент более подвижный.
Н.: Соответственно выпусков больше.
После окончания школы- студии МХТ вы пришли к Олегу Табакову. Каково это — работать с худруком-диктатором?
С. С.: Он умный диктатор. Все делает талантливо, задает высокую планку и другим не даёт расслабляться. Имеет на это право. Но когда в сложной ситуации говоришь: Олег Палыч, нужно сделать так-то, идёт на это, доверяет.
Н.: Ещё одна значимая и тоже противоречивая фигура в вашей карьере — Роман Виктюк.
С. С.: Это гениальный человек, нисколько не противоречивый. Ему скоро 80, а он какой угодно, только не старик. Работать с ним — праздник. У него не бывает спектаклей «с холодным носом», он всех вокруг заряжает своей энергетикой. Это современный, молодой, абсолютно живой режиссёр. Эфрос говорил, что ценно то, что можно украсть, а Виктюк делает так, что вроде и можно украсть, но не получается.
Н.: Парадоксальная вещь: в спектакле работа художника по свету хорошо видна, но, как правило, именно его заслуги остаются в тени.
С. С.: Меня это не смущает. Я с дискотеки начинал и всегда радовался, что могу следить за процессом со стороны. Видишь работу всех — режиссера, художника, композитора. А моя задача — всех обьединить и себя не забыть.
Н.: Насколько хороша для решения этой задачи новосибирская сцена?
С. С.: Театр хорош прежде всего своими людьми. Цех грамотный, профессиональный, видно, что люди любят своё дело и владеют им. А сцена замечательная, все продумано — карманы, высокие потолки, много воздуха, об"ема. Сузится ведь всегда можно, расшириться тяжело.
Но театр нуждается в модернизации, ресурс приборов фактически выработан. Надо потихонечку заниматься реконструкцией...
Беседовала Светлана Наборщикова