О первой премьере сезона балетмейстер-постановщик Михаил Мессерер рассказал Ксении Черновой
НОВАТ: Михаил Григорьевич, как возникла идея восстановить этот балет советского периода?
Михаил Мессерер: Помимо моей уверенности в том, что, двигаясь вперед, негоже забывать прошлое, есть ещё целый ряд причин. Например, можно упомянуть очевидный репертуарный голод, который сегодня испытывают балетные труппы мира. И всегда встаёт вопрос о том, чем порадовать зрителя, что ставить в ближайшие сезоны. Балетных партитур немного. Следует также думать о наиболее полном раскрытии возможностей труппы, с которой ты работаешь. То есть, о том, чтобы материал, который ты предлагаешь артистам, был бы педагогичен, полезен.
Ведь я прежде всего педагог. Эти же цели я преследовал, когда ставил «Пламя» в Михайловском театре, и наша труппа на нём несомненно выросла. К тому же, спектакль идеально подходит большой труппе — в нем участвуют более 100 артистов.
А главное — это хореография Вайнонена. Должен сказать, что этого хореографа я ставлю в один ряд с такими блестящими мастерами ХХ века, как Джордж Баланчин или Фредерик Аштон. Я в восторге от того, как Вайнонен владел темпоритмикой движения, как умел привнести драматическую составляющую в хореографический текст.
Н.: Движение должно быть оправдано содержанием роли. Таков принцип Вайнонена?
М. М.: Совершенно верно. «Пламя Парижа» — это лавина танцев. И классических, и характерных. Кроме того, выразительная актерская игра — как сейчас говорят, «по-Станиславскому» — во многом новый материал для сегодняшних исполнителей. Тут я снимаю шляпу перед соавтором Вайнонена, потрясающим режиссером Сергеем Радловым.
Н.: «Пламя Парижа» долгое время не шло, можно сказать, было предано забвению. Как проходила работа по восстановлению балета?
М. М.: Что-то я воссоздал по фотографиям, многое — по видеокадрам: сохранился примерно 20-минутный фильм об этом балете. Изданы воспоминания вдовы Вайнонена, воспоминания моей мамы — Суламифи Мессерер и дяди — Асафа Мессерера, которые в своё время танцевали «Пламя Парижа». Да и я сам, будучи ребенком, принял в нем участие, а юношей не раз видел спектакль, запомнил его дух и энергетику.
Н.: Как много текста вы сочинили заново?
М. М.: Приблизительно треть. И, конечно, если была бы возможность не стилизовать хореографию и мизансцены, я предпочел бы этого не делать. Но за наследием долго не следили, к сожалению, элементы оригинальной постановки безвозвратно исчезли.
Н.: Теперь балет поставлен в Новосибирске. Не возникало ли у вас желания что-то добавить, переделать, предложить новую интерпретацию?
М. М.: Василий Вайнонен сделал несколько редакций, и все они немного различались. Постановщику всегда хочется посмотреть по-новому, и я не исключение. В Новосибирске сцена больше, и мы раздвигаем сценическое пространство — добиваемся от артистов широты движений, умения использовать пространственный объем.
Н.: Как спектакль воспринимает сегодняшний зритель?
М. М.: Знаете, в московской моей юности мне посчастливилось жить в одном доме с Леонидом Лавровским — выдающимся главным балетмейстером Большого театра. Перед домом была остановка троллейбуса, который шел до Театральной площади. На нем знаменитый Лавровский ездил на работу в Большой, а я — в школу на Пушечной. И вот однажды, по совпадению, мы стояли на остановке, а троллейбус никак не приходил. Леонид Михайлович нервничал, сетовал, что опаздывает на совещание по поводу поездки театра в США — это было в начале 1960-х, и Большой во второй раз выезжал за океан. Я был бесстрашный мальчик и спросил: «А что везете?». Лавровский невозмутимо ответил, но я продолжил наступать: «А «Пламя Парижа?». «Ну кого же мы будем в Штатах призывать к революции-то?» — засмеялся Леонид Михайлович... И вот не так давно этот балет Вайнонена-Радлова, уже в редакции Михайловского театра, был показан в США и имел феноменальный успех. Несмотря на то, что к революции мы там никого не призывали... Думаю, для современного зрителя ценна отнюдь не идеологическая составляющая, и он воспринимает «Пламя Парижа» иначе, чем зрители прошлых лет.